Человек перед лицом смерти

Московский государственный университет
им. М. В. Ломоносова

Исторический факультет

Реферат по истории средних веков

по книге Филиппа Арьеса

«Человек перед лицом смерти»

Выполнил

Студент 2 курса д/о,

Гр. 2081 Токарев С.А.

Руководитель семинара:

Ведюшкин В.А.

 

 

 

 

 

 

 

 

Москва, 2012

Данный реферат написан по книге французского историка и демографа Филиппа Арьеса (1914-1984) «Человек перед лицом смерти» (издательство М.: «Прогресс» - «Прогресс-Академия», 1992). На протяжении почти всей своей жизни Арьес занимался деятельностью историка на периферии официальной науки, но, тем не менее, был и остается одной из наиболее ярких фигур французской историографии, стимулировавшей развитие исторической демографии и изучение истории ментальностей. Данная книга, впервые изданная в 1977 году во Франции, является одной из ключевых в его исследованиях.  Книга состоит из пяти частей, которые подразделяются на главы. Всего таких глав двенадцать. Издание также включает в себя предисловия от А. Я. Гуревича и переводчика В. Ронина и примечания.

Основной предмет исследования Арьеса – проблема отношения человека к смерти на протяжении всей истории, начиная с Раннего Средневековья (а именно со смерти Роланда, т.е. с VIII в.) до середины XX века. Автор выделяет пять этапов в изменении установок по отношению к смерти: «прирученная смерть», «смерть своя», «смерть далекая и близкая», «смерть твоя» и, наконец, «смерть перевернутая».

Первая глава («Смерть прирученная») первой части («Все умирать будем») раскрывает содержание первого определения смерти на основе литературы той эпохи. Смысл определения «смерть прирученная» автор объясняет так: в эпоху Раннего Средневековья смерть человека не воспринималась в отрицательных мрачных тонах, она считалась долгим сном в ожидании второго пришествия Христа. Жизнь загробная была, по представлениям средневекового человека продолжением жизни земной, между этими понятиями не существовало четкой границы (как между естественным и сверхъестественным). Как правило, человек чувствовал приближение своей кончины и тщательно готовился к ней. К предчувствию скорой смерти относилось и явление покойных живым людям (в том числе и во сне). Однако для того, чтобы человека можно было заранее оповестить о грядущей кончине, смерть не должна быть внезапной. Внезапная же смерть считалась позорной и бесчестящей, ибо нарушала мировой порядок, в который верил каждый. Еще более осуждающей была смерть преступников и приговоренных. Но гибель рыцарей и воинов, тем не менее, не считалась позорной, потому как даже агония умирающего оставляла достаточно времени, чтобы произвести все необходимые обряды.

Как уже было сказано выше, жизнь за гробом считалась перерождением, восхождением к жизни вечной, а потому каждый христианин должен был ожидать смерть с радостью. Еще одной особенностью представлений о кончине человека было то, что на смертном одре все равны. Одинаковы были и обряды для каждого умирающего: он ложился на спину (лицом к небу) ногами на восток (в сторону Иерусалима). В этом положении человек вспоминал о тех, кого любил, подводил итог собственной жизни. Однако умирающий никогда не выходил за пределы весьма слабых эмоциональных рамок. Например, Роланд, подводя итог собственной жизни, ни разу не вспомнил о любимой или о родителях, в отличие от своего императора, своих владений и своих товарищей. Наконец, простившись с жизнью, человек начинал прощаться с теми, кто ему дорог и вверял их Богу (смерть в одиночестве считалась в эпоху Раннего Средневековья мыслью почти недопустимой, а потому была публичной). Одним из последних его земных желаний был выбор места погребения. После умирающий приступал к молитве, состоявшей из покаяния и предания души Богу. Все вышеперечисленные действия носили церемониальный характер. После них человеку оставалось просто ожидать конца, и с миром живых он уже не общался. Все эти явления, характерные для восприятия в эпоху Раннего Средневековья не исчезли, по словам автора, и в новейшее время.

Глава II («У святых, при церкви») посвящена исследованию о роли церкви и кладбища, не только как о местах погребения и отправления культа, но и как сосредоточения повседневной жизни средневекового общества. Именно из-за того, что смерть считалась в те времена вещью естественной и обыденной, отношение к мертвым было таким же лояльным. В отличие от античности, когда все погребения находились вне города, в эпоху же Средневековья могилы и кладбища начинают располагаться в пределах города. Более того, церковь и кладбище отныне «объединялись» (слова ecclesia (церковь) и cimeterium (кладбище) были синонимами), т.е. людей хоронили прямо на территории церкви, в специально отведенном относительно небольшом месте (в том числе и в самой церкви). Это объяснялось тем, что усопшие будут находиться там под защитой покойных святых (а позже уже самой церкви). Позднее, начиная с XV в. люди желали быть похоронены рядом с членами своей семьи.

Кроме того, кладбища становились сосредоточением общественной жизни. Здесь церковь предоставляла убежище от властей и гонений (иногда люди здесь просто начинали постоянно жить, возводя постройки); здесь выносились судебные приговоры; справлялись празднества; велась торговля; здесь гуляли и назначали свидания, даже пекли хлеб. Сегодня это кажется кощунством, если учесть, что от могил (а особенно от дешевых и слабо засыпанных братских могил, а также оссуариев – сборища человеческих костей) шел крайне неприятный и опасный трупный запах. Однако в то время подобные явления воспринимались чрезвычайно спокойно, и только в 1231 г. Руанский собор наложил запрет лишь  на всяческие гуляния.

Глава III («Час смерти. Память о жизни») посвящена рассмотрению проблемы изменения отношения человека к смерти в XIV – XV вв. Поэтому данная глава входит уже во вторую часть книги «Смерть своя». Изменения людских взглядов в первую очередь было связано с появлением в XII в. термина «Страшный суд», который как таковой отсутствовал на раннем этапе христианства. Отныне каждый верующий переставал считаться святым и, тем самым, переставал быть уверенным, что попадет непосредственно в Царство Божие после кончины. Отныне велся строгий учет его земным делам как со стороны Бога, так и со стороны Сатаны. На смертном одре решалась судьба умирающего: попадет ли он в рай или ад – это и был Страшный суд. Страх человека перед судом рождал и новый страх человека перед самой смертью. Однако самым главным в мировоззрении христианина стало то, что с появлением Страшного суда и его отделением от Воскресения исчезла грань между физической смертью и прекращением жизни, участь души решалась теперь в момент кончины человека.

Комната же, где умирал человек, становилась «подмосткой драмы», где решалась участь умиравшего. Смерть переставала быть обыденностью. Ее уже  страшились, ровно как и адских мук, которые могли ожидать сразу после кончины. Собственно именно мучение в аду и стали причиной страха перед смертью.

По этой причине в Позднее Средневековье появляется так называемый термин «macabre», наиболее реалистично и отвратно изображавший все аспекты смерти (особенно гниение тел). Macabre иногда был связан в целом и с размышлениями о суетности и тщетности жизни как таковой. В литературе даже говорилось о том, что разложение человека начинается еще при жизни. Однако macabre всегда существовало в двух направлениях: первое изображало смерть пугающей и отталкивающей: второе (благодаря надгробной портретной скульптуре) создавало иллюзию жизни на основе стремления к подобию. Так в чем же особенность macabre? Арьес полагает, что оно не служило ни средством запугивания верующих смертью через церковь, ни отражением бесчисленных средневековых эпидемий, но страстной любовью к жизни земной и болезненного осознания неизбежной гибели. Иногда любовь к жизни (точнее к ее материальным плодам) была настолько крепкой, что люди были согласны на вечные муки ада, лишь бы забрать с собой в иной мир свои драгоценности. Поразительно, но благодаря этим культурным веяниям в XIV-XV вв. родился такой жанр живописи, как натюрморт – стремление запечатлеть предметы более реалистично.

Глава IV («Гарантии для потустороннего мира») рассказывает о ритуальных особенностях, которые должен был справить умирающий человек перед уходом в мир иной, и которые должны были справить другие после его ухода. В эти ритуалы входили: отпущение грехов и благословление (прижизненное и посмертное), окропление святой водой, изъявление скорби (экспрессивное и безмерное в начале сменившееся позже более сдержанным) и, наконец, перенос тела к месту погребения. Любопытно, что ни о каких богослужениях авторы раннесредневековых текстов более не упоминают. Однако такой недостаток компенсировался литургией, где читался список имен – диптрихов, в том числе и список умерших. Позднее чтение списка мертвых эволюционирует в заступничество живых за души усопших. Это связано с изменениями в менталитете средневекового человека, который пытался найти альтернативу непосредственного решения участи мертвых. Эти изменения, в конце концов, привели к утверждению в христианстве такого понятия как Чистилище – промежуточного пространства между адом и раем, где грешники могли искупить вину.

С наступлением «второго Средневековья» ритуальные обряды начинают изменяться, повышается непосредственное участие церкви (создание братств милосердия), похоронная процессия становится прямым символом смерти, распространяются похоронные мессы и благотворительные фундации, проявляется сдержанность и сохранение контроля перед лицом смерти, или даже неприятия ее вида. Ярким тому примером служит новый обычай сокрытия вида мертвого человека от живых глаз.

Как уже сообщалось ранее, человек стал любить жизнь земную и ее блага, а потому страстно желал забрать эти блага в мир иной. В связи с этим изменилась и сама форма завещания, однако оно все-таки оставалось «обязанностью всякого доброго христианина» распорядиться своим добром перед уходом из жизни.  Несомненно, все эти изменения были связаны еще с понятием «смерть прирученная».

Глава V («Лежащие, молящиеся и души») рассказывает об изменениях в погребальных и могильных установках. Например,  начиная с V в. появляется тенденция к анонимности погребений, с надгробий исчезает какая-либо информация об умершем. Это было связано с проявлением полной безразличности к тому, где покоится тело. Исключения составляли лишь для святых и сильных мира сего. Святых необходимо было знать как заступников перед живыми, а великие люди верили в связь между славой земной и блаженством на небесах. Однако постепенно надгробные надписи стали вновь появляться, окончательно к XIV-XV вв. в связи с Возрождением (тем не менее, это не происходило повсеместно и сразу). В это же время возрождается такие явления как эпитафия и надгробное изображение. К тому же, позднее эпитафии из индивидуальных становятся семейными. Такое увековечивание памяти охватило сферу повседневности, где оно стало выражением чувства семьи.

Также в пятой главе содержится информация об еще одном важном изменении (и уже не только в ритуалах, но и в самом учении). С XIII века утверждается новая концепция перемещения души в мир иной (до этого считалось, что перемещается все тело). Об этом свидетельствует иконография того времени.

Еще одна часть главы посвящена описанию эволюции средневековых надгробий (надгробий-крестов и табличек-эпитафий) на кладбище и в церкви, а также эволюции статуй, которые превратились из элемента надгробия в элемент монументального искусства.

Следующая часть книги раскрывает понятие термина «Смерть далекая и близкая». Глава VI («Отлив») поясняет, какие именно изменения во взглядах человека начали происходить с наступлением эпохи Возрождения и вплоть до XVII в. Эти изменения на первый взгляд незначительны, но только лишь на первый взгляд. Развитие чувствительности человека, придававшее в Средневековье все большее значение смерти человека, теперь приостановилось и даже пошло вспять.  Сама смерть стала внушать сомнение, ее наступление в  комнате в постели теряло свою важность, роль предупреждения о смерти исчезали, а страдания в предсмертной агонии попадали под подозрение. Наконец, появляется еще одно важное переосмысление: о смерти нужно думать не в момент ее наступления, а всю свою жизнь. Ибо не смертный час определял ценность пройденного пути, когда уже слишком поздно за последние минуты покаяться и оплакать все свои многочисленные жизненные грехи. Также считалось, что человек должен жить в миру, не отдаваясь ему и его соблазнам всецело. Чрезмерная любовь к вещам отныне стала грехом.

Наконец, происходила десакрализация смерти, она теряла свое магическое значение. Внезапная и/или насильственная смерть банализируется, а благая девальвируется.

Глава VII («Суетности») продолжает раскрывать характерные изменения в образе смерти. С XVII в. проявляется желание простоты кончины и всего того, что с ней связано, а также вера в хрупкость жизни. Эти желания подтверждаются завещаниями того времени, где происходит отказ от пышных погребений, в моду входят простые надгробия. Проявление скорби превращается из душевных страданий по ушедшему в простой ритуал, необходимость (правда, стоит отметить, что истинная скорбь не исчезла совсем, но теперь выражалась в надгробных надписях). Траур стал чем-то вроде экрана, отделявшего человека от смерти.

Стоит отметить также новое направление течения macabre. Отныне оно лишается своих страшных и реалистичных черт гниения и разложения плоти. Смерть теперь олицетворял скелет (или его отдельная часть) в сочетании с «суетностями» (предметами, внушавшими мысль о быстротечности времени). Macabre стал элементом домашнего декора, он перешел в портрет и натюрморт (последний перестал показывать ценность вещей и неуемную любовь к жизни). Богатства стали нежеланны лишь как средства удовольствия. Смерть растворялась в бытии вещей.

Еще один важный элемент, описанный в данной главе – изменение отношения к кладбищам. Ранее произошло разделение церкви и кладбища. Теперь большинство людей желали быть похоронены именно на кладбище под открытым небом, а не в церкви. Это объяснялось христианским смирением, а также общим взглядам на простоту смерти. В это же время встал вопрос о выносе кладбищ за город и приведение их в надлежащий вид (из морально-этических и здравоохранительных соображений).

В главе VIII («Мертвое тело») Арьес продолжает описывать изменения во взглядах на смерть в XVII-XVIII вв. В это время смерть возвращается в форме мертвого тела.

Автор обращается к наблюдениям врачей той эпохи. Труп для них был полезен, ибо таил в себе секреты жизни и здоровья человека. Труп и смерть стали составлять предмет научного исследования. Однако в то же время считалось, что мертвое тело еще сохраняет некую чувствительность к жизни (рост волос, ногтей, выделение пота, эрекция). Трупы рассматривались и как сырье для изготовления лекарств (причем для людей самого высокого положения). Тем не менее, считалось, что мертвецы могут принести и вред.

Что касалось самого процесса тления, то здесь взгляды людей расходились. Порой считалось, что нетленность – божья кара за грехи.

В это время в практику входят вскрытие и бальзамирование. Последнее вначале применялось для сохранения тел королей в период длительных похорон. Позже эту практику переняли аристократы. Вскрытия же стали проводить ради констатации самого факта смерти и ради научного познания, становилось популярным изучение анатомии.

Вскоре стало распространяться новое явление – смерть приобретала сексуальный характер, некий эротизм. Она больше не мирное и тихое событие и не момент наивысшего орального и психологического сосредоточения. С наступлением эпохи барокко смерть стала неотделима от насилия и страданий.

Что касается кладбищ, то здесь стал популярен новый «открытый» тип, где мертвые выставлялись напоказ в виде мумий. Мумий можно было видеть и на алтарях (мощи), даже в частных домах.

В главе IX рассказывается о появлении нового явления, так называемого «живого трупа».  Это явление тесно связано с другим – мнимая смерть. Стали распространяться различные меры предосторожности (conclamatio), способные предотвратить погребение заживо. Эти меры не были безосновательными, ибо такие прецеденты погребений заживо (и попыток погребений) действительно были. Этот страх быть заживо похороненным ослабевает во второй половине XIX века. Тем не менее, мнимая смерть – первое проявление страха перед смертью как таковой. И этот проявляющийся страх был панический.

 Часть IV раскрывает суть понятия «смерть твоя». Тем не менее в X главе Арьес рассказывает о понятии романтической смерти, сладостной кончины, смерти, которая избавляет от страданий. Свидетельств такой смерти множество в художественной литературе и личных письмах и дневниках первой половины XIX века (дневники семьи де ла Ферронэ, письма де Гайке, творчество сестер Бронте). Отдельно стоит упомянуть письма американских мигрантов первой половины XIX в. Хотя в Америка также была присуща романтизация смерти, тем не менее здесь еще были сильны традиции «смерти прирученной». Что касалось загробной жизни, то о ней предпочитали не упоминать, ибо считалось что каждый усопший уходит в лучший мир. Америка также стала родиной спиритизма – установления контакта с умершими через живого – медиума.

Итак, к XIX веку в менталитете западного человека появилось новое чувство – невозможность смириться со смертью близкого человека.  Произошла «революция чувства», после смерти продолжались привязанности земной любви и дружбы. Смерть стала вещью прекрасной, она перестала быть проявлением Зла. Поэтому и в ад уже не верили как раньше (он становился практически «формальным» далеким местом лишь для тяжких грешников). Бог же приобрел облик Природы, единоначалия.

Глава XI («Визит на кладбище») описывает кардинальные изменения, произошедшие с некрополями с XVII по XIX век.  С XVI века люди начали понимать, что труп есть источник заразы, болезни и смерти. Тем не менее в этом многие сомневались, а потому переполненные зловонные кладбища не решались вынести за пределы города. Люди также верили, что кладбище исполняло сакральные функции: за него вели борьбу Церковь и Сатана. Однако, начиная со второй трети XVIII века общество осознало, что кладбище несет большой вред здоровью,  и к 60-м гг. начался их перенос за город. Одновременно происходила борьба с церковью за против захоронений в них. Уже во второй половине XVIII века люди поражались, как их средневековые предки додумались помещать заразное и зловонное кладбище в городе. А к концу столетия кладбище уже виделось не только чистым и гигиеничным местом погребения, оно унаследовало архитектурное убранство прежних мест.

С переносом кладбищ (и их удаленностью) пришлось разделить церемонию похорон на две части: покойника из дома несли в церковь, а уже из церкви – на кладбище (часто ночью). Носильщиками были простые люди (порой подозрительные) никак не принадлежащие церкви.

Во времена Великой французской революции ситуация с кладбищами ухудшилась (появились ужасные свалки трупов). Но после нее тенденция превращения кладбищ в некий «музей искусства» продолжилась. Они превратились в сосредоточение культа мертвых. Публичное кладбище было местом обязательного присутствия живых людей.

В середине XIX века в связи с расширением Парижа проблема кладбищ в городе возникла снова. Однако на этот раз власти столкнулись с «культом мертвых», которого не было во времена первых переносов. Общественность воспротивилась новым переносам кладбищ. Это доказывают исследование экспертов тех лет, когда выяснилось, что кладбища не представляют никакой (!) опасности жизни и здоровью человека.

В главе также рассмотрен патриотический аспект культа мертвых, а именно тенденция к установлению памятников погибшим. До XIX в. военных хоронили в небрежно и поспешно часто прямо на поле боя в общей могиле с быстрым коллективным отпущением грехов. Считалось, что эти братские могилы также представляют угрозу здоровью.

Появление первых мемориалов восходит также к Великой французской революции. Собственно, они были установлены в честь жертв этой революции. Ставились они в церквях и на кладбищах. Вскоре стал распространяться гражданский культ павших, начали строить отдельные кладбища для погибших (длинные ряды могил с одинаковыми крестами).

Новые правила по устройству кладбищ были соблюдены и в деревне. Однако здесь от эпохи «смерти прирученной» перешли к эпохе благоговейной отстраненности, минуя прямое безразличие к мертвым (как это было в городе).

Часть пятая и одноименная XII глава («Смерть перевернутая») раскрывает суть данного понятия, а также повествует о взглядах человека на смерть в XX веке.

До Первой мировой войны смерть отдельного человека затрагивала целую социальную группу, смерть каждого была общественным событием. Такая модель смерти существует и ныне, но появилась и новая модель. Две ее черты сразу бросаются в глаза: изгнание смерти из общества и отрешение общества от индивидуального траура.

Умирающий становился зависим от собственного окружения, правду о скорой кончине от него скрывали. Это стремление вело к попыткам отложить на последнюю минуту все, что может внушить умирающему мысль о своем конце.

Новым обычаем стало обращение к врачам в случае серьезного ухудшения здоровья. Однако и врачи стремились скрывать тайну от тяжелобольного. И больному больше никто не помогал пройти путь душевных страданий перед концом.

Еще одно важное изменение – смерть стала грязна и отвратна. Уже со второй половины XIX века она перестает быть прекрасной. Смерть внушала страх и возмущала душу, а потому она перестала быть публичной. Все чаще человек стал умирать в больницах в одиночестве.

Финальным шагом в новой модели стал отход от траура под давлением общества (несмотря на заверения психологов о его необходимости для живого человека). Смерть отдалилась, церемония похорон упростилась, стала популярной кремация и «культ мертвых» дома, а не на кладбище (которое все же остается местом памяти).

Произошла полная медикализация смерти, врачи теперь отправляют тяжело больных в больницы под свой контроль, и большинство людей умирает там. Отныне лучшей смертью становится смерть внезапная и незаметная, которую так боялись в средневековье. Однако ко второй половине XX века вновь возвращается практика извещения человека о скорой смерти, чтобы тот мог достойно умереть.

Модель перевернутой смерти имеет также определенные географические и социальные характеристики. Она возникла в европейской космополитической буржуазии конца XIX века, но наиболее прочные корни пустила в Великобритании и США в XX веке.

В заключении своей книги Арьес подводит итог проделанной работы. Он видит четыре вариации пяти моделей смерти: самосознание, защита от дикой природы, вера в загробную жизнь и вера в существование зла.

В первой модели («смерть прирученная») проявляются все 4 элемента. Вторая модель («смерть своя») – результат смещения смысла человеческой судьбы в сторону индивидуального начала. Изменилось и представление о жизни после смерти. В модели «смерть далекая и близкая» изменяется и система защиты от природы. К XIX веку уже все 4 параметра подвергаются изменениям. Снова меняется параметр самосознания. Смерть близкого человека вызывает кризис чувств. Отсюда и название модели – «смерть твоя». Изменяется, наконец, четвертый параметр – зло отступает.

Четвертая модель («смерть перевернутая») продолжает и одновременно противоречит предшествующей модели в наиболее ярких ее проявлениях.

В конце заключения автор предлагает принять реальность смерти, перестать ее стыдиться. Смерть, по его мнению, должна стать лишь скромным, но достойным выходом человека за пределы общества.

Таково содержание книги Филиппа Арьеса «Человек перед лицом смерти».