Содержание

Введение

1. Биография Мишеля Поль Фуко

2. Проблема безумия

3. Основные идеи Фуко

Заключение

Список используемой литературы

Биография Мишеля Поль Фуко

Имя Мишеля Фуко (1926 – 1984), выдающегося французского философа, историка, теоретика науки и культуры, широко известно не только во Франции или Европе, но и во всём мире.  Он является одним из наиболее ярких и необычных мыслителей послевоенной Европы, творчество которого существенно определяло интеллектуальную атмосферу последних десятилетий 20 века, ассоциировалось у читателей и философов – специалистов со структурализмом, постструктурализмом и постмодернизмом.

Первоначально Фуко интересовался психологией, во многом благодаря преподавателям школы, в которой он учился в 1946 – 1951 гг., Жоржу Гюсдорфу и Луи Альтюссеру. Они водили своих учеников в госпиталь св. Анны и организовывали лекции выдающихся психоаналитиков. Фуко получил степень лиценциата по философии в Сорбонне и вместе с дипломом такую же степень по психологии в Парижском институте психологии. Известно, что именно Фуко был создателем первой психоаналитической кафедры по психоанализу во Франции, тесно сотрудничавшей с теми, кто причислял себя к школе Лакана. Также, Фуко преподавал психологию в университете Лилля и в Высшей нормальной школе (1951 – 1955), примечательно, что в составе слушателей последней был и прославившийся впоследствии французский философ Жак Деррида.

Потом  Фуко непродолжительное время работал во французских культурных представительствах в Швеции, Польше и ФРГ. Кроме того, известен факт его сотрудничества с Жилем Делезом, вместе они участвовали в подготовке к печати французского критического перевода полного собрания сочинений Ницше, осуществлённого итальянскими издателями Джорджио Колли и Маццино Монтинари в 1967г. Также, Фуко заведовал кафедрой философии экспериментального университета в Венсене (1968) и с 1970 по 1984 г. – кафедрой истории систем  мысли в Коллеж де Франс, где он выиграл конкурс на право замещения этой должности у Поля Рикёра.

Лекции Фуко в Сорбонне, Эколь Нормаль, Венсене и Коллеж де Франс были невероятно популярны, на них присутствовали слушатели со всего мира, следящие за Фуко с обострённым вниманием, завороженные яркостью и точностью его речи. Около пятисот студентов и просто поклонников задолго да начала лекции собирались в аудитории, рассчитанной на триста мест и ожидали появления своего кумира. Некоторые исследователи и критики объясняли популярность Фуко, который вступил во французскую коммунистическую партию в 1950 г. вслед за своим преподавателем и другом Альтюссером, импонировавшими молодёжи левыми прокоммунистическими позициями, свойственными широким кругам французских и европейских интеллектуалов в 50-60-х гг. Однако, членом партии Фуко оставался недолго, он вышел из неё в 1953 г.

Изучая книги Фуко, оставленные им нам, можно придти к выводу, что он занимался исследованием проблем, которые испокон веков относились к философии, но делал это не совсем так, как другие – через историю и социологию, акцентируя внимание в истории на некоторую прерывистость, которая тем не менее не превращается в разрыв.

В первой книге, не привлекшей к себе особенного внимания, «Душевная болезнь и личность», 1954 г. (впоследствии была переиздана в 1962 г. под названием «душевная болезнь и психология»), Фуко высказывает своё представление о психологии и сумасшествии в рамках теорий Л. Бинсвангера и И. Павлова. Здесь чувствуются марксистская интерпретация феноменов «душевной болезни» и попытки Фуко искать в учении Павлова позитивное решение проблемы взаимоотношения человека и его среды. Следуюшими являются книги «Безумие и неразумие: история безумия и классический век», 1961 г., «Генезис и структура «антропологии» Канта», 1961 г., «Раймон Руссель. Опыт исследования», 1963 г., «Рождение клиники: археология взгляда медика, 1963 г., «Предисловие к трансгрессии», 1963 г., «Отстояние, вид, первоначало»,  1963 г. Знаменитым Фуко сделала книга «Слова и вещи: археология гуманитарных наук», 1966 г. После её выхода в свет тексты Фуко неизменно оказывались в центре внимания профессиональной критики и широкой общественности. В этой книге не рассматриваются не вещи, не книги, как объясняет сам Фуко. И речь не идёт не об объекте, не о субъекте, и даже не о предложениях, суждениях, грамматическом, логическом или семантическом анализе. Высказывания отнюдь не являют собой синтез слов и вещей, они вовсе не составлены из предложений и суждений, скорее, наоборот, они предваряют предложения или суждения, которые их имплицитно допускают, они являются созидателями слов и предметов.

Всего Фуко написал более десятка монографий и сотни статей. Среди последних несомненно стоит отметить следующие: «Мысль извне», 1966 г., «Что такое автор?», 1969 г., «Порядок дискурса», 1970 г., «Ницше, генеалогия, история», 1971 г., «Игра власти», 1976 г.,

Не может не удивлять, и, вместе с тем не восхищать, широта интересов Фуко – проблемы медицины и биологии, литературной критики и языкознания, истории, пенитенциарных систем и эволюции сексуальности в Европе. В работах «Надзирать и наказывать», 1975 г., и в трёх томах «истории сексуальности», 1976, 1984 г., зафиксирован перелом в осмыслении социально – политической обстановки, который начинает активно встраиваться в ту или иную практику борьбы с авторитарностью.

Тексты Фуко различны по своему содержанию, что не мешает выглядеть цельной и завершённой его исследовательской программе. Первоначально, основной линией собственного философского творчества он считал преодоление не удовлетворявшей его интеллигибельной универсальности гегельянства и коренное переосмысление проблемы взаимоотношений элементов системы «субъект – познание – мир». Маркс, Ницше, Бланшо, Башляр, Кангилем, эпистемология и логика помогали Фуко уйти от Гегеля и проблематизировать теорию субъекта. Фуко считал, что Маркс с его идеей отчуждения, феноменологический экзистенциализм, сконцентрированный на переживаемом опыте и современная психология являются только разными формами рефлексии и анализа, вдохновлёнными «философией субъекта» и ориентированными на неё.

Проблема безумия

С точки зрения истории психиатрии Мишель Фуко разворачивает перед читателями постепенную трансформацию благоговейного отношения к безумию – как зеркалу человеческой мудрости к откровенной эксплуатации сумасшедших в Новое время: их насильственное удержание в кандалах и применяемые к ним под видом лечения пытки. Фуко видит корень такого отношения в том, что с приходом буржуазного капитализма ценностью человека перестает быть образ Божий, ценность теперь определяется возможностью совершать полезную работу. Именно поэтому заключенных сумасшедших связывают узами трудотерапии и причисляют к их сонму всех нетрудоспособных: проституток, воров, стариков, т. е. всех тех, кто не совершает «полезного» труда во имя общества. Возможно, именно с этим связана активная секуляризация и ожесточение по отношению к монашеству в Новое Время от Петра Первого до Кромвеля и Французской Революции – монашество объявляется обузой и тунеядством. Мишель Фуко делает вывод также о том, что такое отношение к безумцам в классическую эпоху вызвано деформацией фокуса восприятия безумия – безумец теперь не образ Божий, а неразумное животное, которое можно и на цепь посадить: «изоляция классической эпохи не позволяла относиться к безумию иначе, нежели как к нечеловеческому, животному началу, и безумие не могло высказать свою нравственную истину».

Фуко настаивает, что психиатрия, даже в ее нынешнем состоянии, – не наука, а идеологический механизм. Заглянув в недавнее прошлое, во времена СССР, мы увидим, что через «карательную психиатрию» и принудительное лечение прошли тысячи священников, монахов и несогласных всех мастей. Даже сами психиатры вынуждены признать, что «приоритет клинического метода, подчинённое положение инструментальных методик дают повод для обвинений в субъективизме диагностики в психиатрии. Отрицание возможности объективного диагноза в психиатрии ведёт к отрицанию существования психических болезней вообще и самой психиатрии как науки». Другими словами при диагностировании психического расстройства чаще всего полагаются на слова и поведение «больного».

По мнению Фуко, «философия субъекта» была не в состоянии ответить на вопросы современности. В это время Лакан показал, что через речь больного и через симптомы его невроза говорит структура языка, а не субъект, и Фуко, двигаясь в том же направлении, пытался найти такие рациональные формы анализа, которые не обращались бы к идее субъекта. Он вычленял центральную конструкцию в виде «дискурса об опытах – пределах», которая помогает субъекту трансформировать самого себя, и «дискурса о трансформации самого себя через формирование знания». Фуко утверждал субъект как точку пересечения различных исторически сложившихся дискурсов, и в результате субъект оказывался лишённым автономии и единства. Мышление в терминах субъективности Фуко заменял построением «антропологии конкретного человека», которая превращалась в особого рода исторический анализ и критику устоявшихся мыслительных  и культурных предпосылок. В этих конструкциях рождается его критический метод  - метод критической истории или археологии, понимаемый как философская работа, сконцентрированная на анализе условий возможности возникновения и существования поля того или иного феномена культуры.

Обращаясь к таким философам, как Ницше, Батай, Бланшо, Беккет, Клоссовски, Фуко вместе с ними пытался достичь особой экзистенциальной точки, способной, насколько это реально, приблизиться к тому, что нельзя пережить. Опыт Фуко воспринимал как некий предел, функция которого заключается в  том, чтобы вырвать субъект у него самого. Именно это он и пытался реализовать в своих первых исследованиях – выявить пределы, ограниченность феноменологии и психоанализа как форм организации мысли и опыта и в то же время изобрести метод восстановления во всей полноте «акта выражения», которое должно само объективироваться в «сущностных структурах обозначения». Фуко даже заявил о новой «антропологии выражения», основанной на чисто онтологическом размышлении о присутствии в бытии. Эта антропология должна по – новому определить отношения между смыслом и символом, образом и выражением.

Исследование изначальных «пластов» человеческого знания в работах 60-х гг.  Фуко пытается осуществить в проекте «археология знания», где стремится к тому, чтобы вскрыть условия исторического возникновения различных мыслительных установок и социальных институтов в буржуазной (преимущественно французской) культуре Нового времени. В уже упомянутой книге «Слова и вещи», относящейся к середине творческой биографии философа, Фуко предпринимает попытку описать семиотический уровень и историко – культурные типы знаковых соотношений между словами и вещами. Для этого он пользуется понятием эпистема. Данное понятие подразумевает под собой особую конфигурацию «слов», «вещей» и «представлений», задающую условия возможности точек зрения, знаний и наук, характерных для определённой исторической эпохи.

Аналогичная попытка отыскать некий общий структурирующий механизм во всех формах сознания и культуры данной исторической эпохи вполне имеет право на существование, хотя здесь возможна опасность абсолютизации того допонятийного уровня, на котором Фуко ведёт своё исследование. Немаловажно, что Фуко, декларируя свою принципиальную задачу при переходе от одной эпистемы к другой как исследование прерывности, не уделяет соответствующего внимания анализу преемственности, влияний и взаимосвязей между ними. Совершенно незадействованной оказывается вся та совокупность факторов, которая позволяет отрефлексировать смену мыслительных структур как противоречивый процесс развития, не зависящего от обстоятельств внутреннего или внешнего порядка.

Все книги Фуко 60–х гг.  – «Безумие и неразумие. История безумия в классическую эпоху»; «Рождение клиники: археология взгляда медика» вместе со «Словами и вещами» - являют собой единство замысла и позволяют рассматривать их как своего рода трилогию. «История безумия в классическую эпоху» анализирует исторически меняющиеся соотношения между социальными критериями разума и психической болезнью («духовными отцами» этой книги Фуко считал Бланшо, Русселя, Лакана и Дюмезиля, а среди адекватных откликов на эту работу называл рецензии, написанные М. Бланшо и Р. Бартом). Медицинская проблематика лечения болезни в «Рождении клиники» разбирается в связи с юридическими, экономическими, религиозными отношениями. Работы этой трилогии проблематизируют описание таких общезначимых установок мышления и мировосприятия, которые обусловливают возникновение тех или иных культурных и общественных явлений.

Введение новых, очень необычных или просто отличных от всем известных до сих пор систем топологий может снять классическое декартовское противопоставление субъекта и объекта. Так образуется некое пространство мысли и действия, в котором есть эпистемы, дискурсивные практики, диспозитивы, но нет мыслимого в универсальной форме субъекта человека.

«Археология знания» сместила анализ Фуко с проблематики рефлексии пределов, в рамках которых люди того или иного исторического периода способны мыслить, понимать, оценивать и действовать, на рефлексию о механизмах, позволяющих тематически концептуализировать возможные в этих пределах дискурсивные практики. В «археологии медицины» даётся анализ образования медицинских и психиатрических понятий (нормальности и безумия), реализуется и актуализируется переосмысление проблемы «субъективности» человека. Таким путём вырабатывается собственная «археология», раскрывающая условия возможности происхождения и существования различных феноменов человеческой культуры, выявляется зависимость и обусловленность форм и конкретного знания врачебной деятельности «кодами знания».

Таким образом, намечается следующий проект: вначале анализируется опыт пересечения границ внутри практик языка, затем актуализируется работа мысли над самой собой в пространстве возможных «опытов – переделов». Фуко рассуждает о преодолении пределов, устанавливаемых диктатом разума, т.е. о выходе за ту границу, за которой теряют значение базовые оппозиции, ценности и смыслы традиционной философии и культурного мира. Это и есть трансгрессия, «жест, обращённый на предел», одно из проявлений философского творчества Нерваля, Арто, Русселя, Гельдерлина, Ницше, Батая и самого Фуко. Отстаивая свою позицию, он показывает, что это состояние подготовлено формированием нового языка и соотнесено с отказом от однозначного сопряжения языковой реальности с кладезем культурной традиции, задающей языковым феноменам внеязыковую размерность. Современная культура, по мнению Фуко, моет быть выражена совершенно в ином языке. Подобная трансформация языка ведёт за собой и изменение стиля философствования, глубинные сдвиги в самом типе мышления, погружение философского опыта в язык, который «говорит то, что не может быть сказано».

Пространства с переменной топологией позволяют более глубоко понять сущность мышления. Это связано с выработкой всё новых и новых, более «тонких» топологий на основании полной совокупности известных нам объектов. На сближении вещей, ранее казавшихся далёкими друг от друга. Более того, такие топологии, позволяют по – новому понять, что же представляет собой исторический процесс. Таким образом, мы подходим к осознанию того, чем является история все самые разные способы поведения людей в самые различные исторические эпохи оказываются «сведёнными» к многообразным способам разметки пространства, где помещаются интересующие нас объекты и явления.

Развитие основного замысла Фуко стало лейтмотивом работ, написанных им уже после «Слов и вещей», а именно: «Археологии знания», «Что такое автор?», «Порядка дискурса», «надзирать и наказывать». Этим основным замыслом стала критика «историко – трансцендентальной традиции». «Археология знания» не только продолжала собственную эволюцию взглядов Фуко, но, отвечая на критику «Слов и вещей», выполняла роль «методологического послесловия», поскольку в ней речь идёт только о методе. Здесь Фуко объясняет использованные ранее понятия и принципы анализа, концептуализирует понятие археология, предпринимает попытки отойти от структурализма, так как не терпит в области истории структуралистский метод, хорошо зарекомендовавший себя в других областях анализа.

Противоречия, оставшиеся необъясненными в «словах и вещах» Фуко пытается разрешить в «Археологии знания» и последующих работах. Вместо очевидной произвольности отбора фактов в «Словах и вещах» он вводит анализ закономерности дискурсивных практик; вместо ссылок на авторов и произведения предлагается программа исследований «авторской функции» в самых разных произведениях различных исторических эпох; утверждение внутренней однородности и строгой определённости эпистемологического пространства сменяется возможностью существования разноуровневых дискурсивных практик и выявлением их взаимосоотношений; прерывность, существующая между эпистемами, осмысляется вместе с другими преобразованиями, происходящими в структуре дискурсивных совокупностей. Некоторое сужение общенаучных, культурологических обобщений и философских претензий Фуко компенсируется расширением исследуемого материала, его более тщательной и методологически более чёткой проработкой, включением более широкого историко – культурного контекста.

Можно почти с уверенностью утверждать, что реакция на ту или иную культурную ситуацию, в условиях которой жил и писал Фуко, не была ни апологией действительности, ни бегством в сферу иррационального субъективного. Кажущаяся абстрактность построений Фуко оказывается трезвым и невероятно тщательным трудом учёного, сохраняющим действенный интеллектуальный критицизм.

Традиционному историческому описанию Фуко противопоставляет новую историю, именуемую им «археологией». В целом, Фуко руководствуется следующим принципом: всякая форма есть композиция отношений сил. Поиск поля возможностей того или иного дискурса, вещающего о себе в процессе полагания всей истории, ведётся археологическим способом, не похожим на привычный исторический или документальный. Философское мышление, пусть и причастное к истории, всегда являло собой метаисторическое мышление, процесс отрицания истории. Во многом, именно в силу этой отрицательности акт философского познания есть вечно настоящее, поэтому философия не может обращаться даже к собственной истории. Истина философии – процесс, который вновь и вновь перерождает и обосновывает себя. Философ не может сослаться на какую – то раз и  навсегда решённую проблему, так философия есть не собрание книг, она имеет место лишь в тех случаях, когда существует усилие философского мышления.

У критиков возникало множество ассоциаций, относящихся к слову «археология». Фуко отвечал на это, что учёные почти всегда ищут установления и трансформации, а не основания. Наперекор традиционному взгляду, что где – то за «словами» спрятаны сами «вещи», Фуко приводит и обосновывает понятие дискурса, проводя аналогию между ним и анализом, имеющим дело не с взаимоотношениями «слов» и «вещей» («языком» и «реальностью»), а с правилами, диктующими порядок существования объектов. Дискурсы подвергаются анализу не как совокупность законов, а как практики, всё время образующие объекты, о которых они говорят. Такие правила в подчинении правил образования, существования и сосуществования, систем функционирования и т.д. Фуко стремится к тому, чтобы дать определение отношениям, лежащим на поверхности дискурсов, сделать их видимыми. Этот принцип анализа впоследствии был назван им «правилом внешнего».

Основные идеи Фуко

В последних работах Фуко центральной темой исследования становятся отношения власти и знания, социального и научного, определяющие, с его точки зрения, всю совокупность специфических возможностей культуры в каждый конкретный исторический период.

В этих текстах философ трудится над разработкой новой дисциплины – генеалогией власти (прямая реминисценция из «генеалогии морали» Ницше). Под генеалогией власти Фуко имеет в виду не просто элементарное переименование «археологии знания». Поиск оснований знания внутри него самого недостаточен: знание в каждую конкретную историческую эпоху устанавливается посредством определённой «социальной механики». Социально – психологическое восприятие мира «новых средних слоёв» на рубеже 60-70-х гг., подобно идеологии «новых левых», запомнилось очевидцам и современникам как взрыв, заставивший их переоценить многие привычные представления. Фуко, пытаясь понять эту «механику», начинает двигаться от теоретико – познавательной и историко – научной проблематики в сторону анализа социально – политических условий знания.  Фуко пытается актуализировать вопрос об ответственности перед миром и общестовм и стремится найти и продемонстрировать «очаги власти» везде – в семье, в больнице, в тюрьме.

Фуко отрицает возможность существования исключительно негативной или чисто репрессивной власти, сами механизмы власти всегда позитивны и продуктивны. Знание не может быть равнодушным: знание – это и зло, и сила, он одушевлено переживаниями, страстями, инстинктами. Власть и знание неразделимы, власть порождает знание, а знание есть власть. Именно эти различные исторические типы взаимоотношений власти и знания и изучается Фуко в поздних его произведениях. На рубеже 21 века французская философия свидетельствует, что вопрос о смешении «власти слова» с социальной властью требует не легкомысленного, а серьёзного отношения, детального разбор. Фуко, анализируя  этот вопрос, встречается с проблемой  языка как орудия, объекта и результата механизмов власти. Не будет ошибкой предположить, что Фуко шёл к проблемам генеалогии власти через знакомую многим проблему языка.

Подход его необычен. Оригинальность метода Фуко заключается, прежде всего, в том, что он, рассматривая те или иные идеи, ищет не только их конкретные основания, но и их общую исторически преходящую основу. Фуко понимает язык не в общепринятом лингвистическом смысле слова, а гораздо сложнее. Язык для него – метафора для обозначения самой возможности соизмерения и взаимопреобразования разнородных продуктов человеческой духовной культуры, общего механизма духовного производства. Язык – это своего рода лаборатория ресурсов культуры. Таким образом, становится совершенно очевидным единство истории и языка в эволюционирующей многосоставной концепции Фуко. «Язык» - ступень первоначального структурирования, из которого выходят и вступают в силу социально – культурные механизмы более высоких ступеней.

Фуко неоднозначен и разнолик. Существует Фуко – создатель «археологии знания» и Фуко – автор «генеалогии власти», а также Фуко – «эстетик существования». Переход от «первого» ко «второму» Фуко может рассматриваться как дальнейшее развитие исследовательской позиции за счёт учёта дополнительной по отношению к языку «независимой переменной» – власти. Перемена к «третьему» Фуко требует возникновения нового, независимого взгляда, тесно связанного с представлениями о категории субъекта. Вероятнее всего, несмотря на все «мутации» при воссоздании неделимой концептуальной позиции Фуко целесообразно учитывать не только эволюционную, но и ретроспективную точку зрения. Многие исследователи охотно опираются на ряд текстов, вышедших в 1994 году, который включал в себя 360 статей и интервью Фуко. В них философ возвращается ко всему, что было им сделано, и, отвечая на односторонние в большинстве своём толкования своих прежних работ или на вопросы интервьюиров касательно основных мотивов и этапов своей деятельности, даёт формулировки, ставшие окончательной версией его самоопределения.

Сам Фуко подразумевал под своей позицией  образ мыслей и чувств, а также способ поведения, который одновременно выражает определённую принадлежность и представляет себя как задачу. Это то, что греки называли «этосом». Тот особенный «этос», который несло в себе Просвещение и который был унаследован и который был унаследован от него, является непрерывной критикой исторического бытия, и Фуко предлагает преобразовать критику, осуществляемую в форме необходимого ограничения, в, как он выражается, практическую критику. Подобная критика – не трансцендентальная (как у Канта), а генеалогическая по своей сути и археологическая в своём методе. Она стремится продлевать, насколько это в принципе возможно, не имеющий завершения «труд по достижению свободы».Конечно, такая историко – критическая позиция должна быть экспериментальной, и соответствующим образом «критическая  онтология самих себя» должна порвать со всеми проектами, претендующими на глобальный охват. Сам Фуко писал, что таким образом он бы охарактеризовал бы философский этос, внутренне присущий критической онтологии «нас самих» как историко – практическое испытание границ, которое возможно пересечь. «Критическая онтология нас самих» - это не теория и не доктрина, а именно определённый «этос», такая  форма философской жизни, в которой криттикк того, чем мы являемся, представляет собой исторический анализ пределов, нам установленных, и опыт их возможного преодоления.

«Позднему Фуко» пришлось многое вытерпеть и достойно потрудиться во имя преодоления превратного понимания его позиции, инспирированного, в значительной мере его собственными формулировками. По недвусмысленному заявлению самого мыслителя, действительная цель его работы состояла в создании истории различных способов субъективации человеческих существ в культуре, таким образом, субъект составлял общую тему его исследований. Фуко допускает, что он использовал недостаточно адекватные формулировки, вполне возможно создающие превратное впечатление, но при этом он выступал лишь против того, чтобы исходить из некоторой готовой, предустановленной теории субъекта (наподобие того, как это делалось в феноменологии и экзистенциализме), и, опираясь на неё, рассматривать, к примеру, вопрос о том, как та или иная форма познания становится возможной. Интерес Фуко состоял в выяснении того, как именно человек конституировался в качестве определённой исторической формы субъекта и посредством каких практик. Он отвергал определённую априорную теорию субъекта с той целью, чтобы быть в состоянии выполнить анализ отношений, которые могут иметь место между конституцией субъекта (или различными его формами) и «играми» истины. По убеждению Фуко, субъект – это не субстанция, а форма, которая имеет исторически изменчивую конституцию.

Выделение темы социально – исторической конституции субъективности в качестве лейтмотива мышления позволяет Фуко вполне отчетливым образом представить причудливую с первого взгляда траекторию своей исследовательской эволюции и заявить, что впечатление некоего «бунтарского» разрыва с философской традицией, возникающее от чтения его работ, является абсолютно поверхностным: археолого – генеалогический комплекс раскрывает формирование субъективности как поле политической борьбы, и именно в этой связи Фуко обращается к изучению феномена власти. Под словом «субъект» он подразумевает два смысла: субъект, находящийся в подчинении другого через контроль и зависимость, и субъект, привязанный к своей собственной идентичности через сознание или самопознание. И в том, и в другом случаях речь идёт о форме власти, которая порабощает и подчиняет.

Из посмертных публикаций становится ясно, что в философии Фуко произошла переориентация в рассмотрении темы участия субъекта и «играх» истины: последние связываются уже не с дисциплинарными практиками, а с практиками самоформирования субъекта, которые он называет аскетическими упражнениями «самости над собой». Согласно Делезу, Фуко преодолевает феноменологическую интенциональность и вместо классического субъекта у него «живёт, дышит, оживляется перистальтикой, складками – извилинами гигантское нутро, гигантский мозг, морская поверхность, ландшафт с подвижным рельефом».

«Археологический» анализ ориентировался на бессубъектный статус «познавательного пространства», и эта форма истории не взывает к субъекту, но раскрывает механизм формирования знаний, дискурсов, областей объектов и т.д. Таким образом, это попытка выйти из философии субъекта, к которому Фуко подходит как к изменчивой исторической и культурной реальности. Изучение форм восприятия, которые субъект создает по отношению к самому себе приводит Фуко к мысли о существовании техник себя (воздействие на своё тело, душу, мысли и поведение), используя которые индивид может сформировать себя в качестве субъекта.

Техники себя, которые предписываются индивидам для фиксации их идентичности, становятся способом писать историю субъективности через установления и изменения в нашей культуре «отношений к себе». Пересмотр генеалогии субъекта западной цивилизации возможен при учёте техники подчинения, «техники себя» и их взаимодействия. Он предлагает перестроить все поле философствования, выстроив отношение между знанием, практиками, институтами («субъект», «субъективность» и «объективированные формы») и человеком, «формами субъективности» и «способами субъективации», то есть с наличными формами культуры, используя которые, сами люди превращают себя в субъект того или иного опыта. «Субъект» в качестве формы организации исторического опыта должен уступить поиску различных «стилей существования», критической работе мысли над самим собой.  «Поздний» Фуко ведёт речь именно об историчности трёх сфер опыта, он сводит оси генеалогии (ось истины в «Рождении клиники» и «Археологии знания», ось власти в «Надзирать и наказывать» и ось морали в «Истории сексуальности») в «онтологию настоящего».

Очевидно, тем не менее, некое противоречие в выводах Фуко. Последовательно лишая человека его социальных оболочек – слоя языка, слоя дискурсивности, слоя механизмов власти, он приходит к некому остатку, который побуждает к действию вопреки всяким разглагольствованиям и выводам. Эта проблема актуализирует взаимообусловленность социального и личностного в человеке, их нерастворимости друг в друге. Социальная обусловленность не отменяет возникновения в ней некоей новой размерности и причинности, несводимой к породившим её механизмам. Между полем социального и возникновением индивидуальности неизменной всегда остаётся сфера свободы.

Уже упомянутый Делез в 1986 году написал интересную работу о Фуко с одноимённым названием («Фуко»). В ней он акцентирует внимание на том, что Фуко показал, что философские дискуссии ведутся относительно места и статуса субъекта в тех измерениях, которые кажутся не полностью, не до конца структурированными. Говоря о новаторстве «археологического» подхода философа, Делез пишет о противопоставленности этого подхода «формализации» и «интерпретации», которые смешивались в предшествующей традиции анализа смысла текстов. «Пропуски» и «разрывы» в высказываниях символизируют собой присутствие высказывания в пространстве рассеивания, где образуется его «семейство», в котором базовые слова, предложения и суждения исполняют свою функцию, и выбираются эти базовые слова, предложения и суждения не в соответствии с их структурой, не в соответствии с субъектом – автором, от которого они исходят, а именно в соответствии с выполняемой ими функцией.

Вывод Фуко заключается в том, что объект знания составляют ранее уже определённые множества или чёткое множество со своим единичными точками, местами и функциями, которые и описывают само знание.

Дискурсивная практика образует знание, не являясь ни обработанным наброском, ни побочным продуктом повседневной, привычной жизни, созданным наукой. Фуко, как считает Делез, смог преодолеть научно – поэтическую двойственность, обременявшую труды Башляра, а главное им несомненное достижение «Археологии знания» состоит в открытии и размежевывании новых сфер, «где и литературная форма, и научная теорема, и повседневная фраза, и шизофреническая бессмыслица, и многое другое являются в равной мере высказываниями, хотя и несравнимыми, несводимыми друг к другу и не обладающими дискурсивной эквивалентностью…И наука, и поэзия в равной степени являются знанием».

Суждение Булёза о разреженном мире Веберна приложимо, вероятно, и к Фуко (и к его стилю): «он создал новое измерение, которое мы могли бы назвать диагональным измерением, чем-то вроде распределения точек, блоков или фигур уже не на плане, а в пространстве».

Список использованной литературы:

1. Мишель Фуко. Археология знания / Пер. М.Б. Ракова – СПб.: ИЦ «Гуманитарная Академия»; Университетская книга, 2004.

2. Делез Ж. Фуко М., 1998.

3. Шмид В. Фуко // Современная западная философия. Словарь. М., 1998.

4. Бланшо М. Мишель Фукл, каким я его себе представляю. – СПб., 2002.

5. Фуко м. Слова и вещи. Археология гуманитарных наук. – М., 1977.